(no subject)

Сидит в глухом медвежьем углу, чуть ли не в Сибири, маленький деревенский попик, из грамотных. Шопенгауэра читает и пьет, потому что как же не пить, когда вот такие книги на свете есть, а поговорить о них не с кем, и кругом него все пьют, так или иначе, - читающие и нечитающие. Между тем, какой бы ни был попик лядащий, а как-то так незаметно, между делом, выучил грамоте почти всех своих подопечных крестьян, и в округе знают - какой мужик посмекалистей, тот, значит, из прихода отца Аркадия. Не зря торчит поп на своем месте.
И вот заезжают к нему как-то раз дворяне, тоже образованные, тоже нищие, тоже мыкающиеся в медвежьем углу. Только они в углу своем духовной пищи не ищут, потому что им что-то уж больно спиться боязно. От нечего делать (не Шопенгауэра же обсуждать, в самом деле) тычутся "баре" у попика по всем углам, находят личный попов поминальный список, кого он в молитвах упоминает, значится. А в списке стоят имена иноверца болярина Георгия (он же Гордей), Александра и иноверца Василия. Поминает, значит, попик в дату успения Байрона, Пушкина и Шекспира.
И первое, что дворяне думают (и говорят) по этому поводу - "погоди, ужо на тебя церковному начальству донесут, найдутся желающие!"
А попик и отвечает, так уже донесли, да. Ну, и что мне можно сделать, если я их люблю! Люблю и поминаю, и запретить мне никак нельзя. Все в рамках канона.

Восемьсот восьмидесятые годы, конец девятнадцатого века....
(Амфитеатров, "Деревенский гипнотизм", вольный пересказ малого эпизода)

Ведь как утюжили, как утюжили, а!